Обратная сторона акционерной стоимости

Ранние определения понятия стоимость (value) были привязаны к золоту, к труду или земле. Как мы пришли к нынешнему, более ограниченному представлению о том, что вещи стоят то, что кто-то готов заплатить и, возможно, пагубные последствия этого, являются предметом элегантной книги экономиста Марианы Маццукато, заведующей кафедрой экономики инноваций и общественных ценностей в университетском колледже Лондона. Лауреат престижной Леонтьевской премии в области экономики в этом году, которая так же разбирается в трудах Владимира Ленина, как и в высказываниях Ллойда Бланкфейна. По ее словам, наиболее очевидным результатом чрезмерного внимания к акционерной стоимости является рост неравенства доходов.

По мере приближения дня труда журнал Барронс поболтал с Маццукато об ограничениях традиционных взглядов на стоимость и других выводах из ее недавней книги “Стоимость всего: создание и принятие в глобальной экономике” (The Value of Everything: Making and Taking in the Global Economy).

Барронс: как мы пришли к мнению, что стоимость определяется рынком?

Маццукато: эволюция идей не была линейной. Мы перешли от объективной теории стоимости, связанной с издержками производства, разделением труда и технологическими изменениями, к субъективной теории, в которой стоимость находится в глазах смотрящего. Это стало господствовать по идеологическим причинам. Очень полезно иметь теорию стоимости, основанную на оптимальности ценовой системы, которая затем изображает капитализм как лучшую из всех возможных систем. В ранней истории современной неоклассической экономической мысли они хотели доказать, что рынки-лучший способ организации системы. Математика, которую они ввели в экономику, произошла от ньютоновской физики, основанной на центрах тяжести, оптимальности и уникальных равновесиях. А потом стало очень трудно отличать прибыль от ренты.

Под рентой, как я понимаю, ты не имеешь в виду плату за аренду квартиры?

Это ранее означало нетрудовой доход, в отличие от более нормального способа, которым люди используют слово рента. Если вы тролль под мостом и вы получаете плату за то, что люди могут пересечь мост, на самом деле вы не сделали ничего, вы просто извлекаете ренту. Сегодня рента рассматривается как следствие какой-то монополистической власти или несовершенной конкуренции. Классики, то есть Адам Смит, Дэвид Рикардо и Карл Маркс, хотели отличить доходы, которые полагаются людям, когда они производят товары и услуги, от доходов от простого перемещения уже существующих активов. Это различие это действительно трудно, так как у вас неожиданно появляется субъективная теория стоимости, основанная на предпочтениях. Пока вы готовы платить за что-то, стоимость отделяется от того, как оно было произведено, кто его произвел, какая энергия, время, усилия должны были войти в него. Хедж-фонд может не производить что-то новое, но пока он взимает какую-то плату, то в современном подходе он считается ценным, потому что основан на цене.

Интересно, что до 1970 года большая часть того, что происходило внутри финансового сектора, на самом деле даже не включалось в ВВП, именно потому, что не было никакой цены, связанной с этим. Затем Организация Объединенных Наций начала пытаться стандартизировать различные способы измерения ВВП странами и поняла, что так называемое финансовое посредничество массово растет, но у него нет названия и цены на него не устанавливаются, поэтому оно не входит в ВВП. Вот они и дали ему название, установили цену: коммерческие банки занимались финансовым посредничеством, инвестиционные банки принимали на себя риск.

Почему это является проблемой?

Вот чему я учу студентов. Если вы женитесь на своей уборщице, то теперь то, что человек делал за деньги более не оплачивается, так что нет цены, связанной с этим и валовой внутренний продукт идет вниз. Или, например, ваша компания загрязняет воздух, но ничего не происходит с ВВП, пока кто-то не очистит воздух. По иронии судьбы, загрязнение заставляет ВВП расти. Это некоторые очевидные области, показывающие, почему сам показатель ВВП проблематичен для целого ряда людей от феминисток до экономистов-экологов. В книге, я говорю: “подождите”. Сначала нам нужно очистить дом, избавиться от незаработанного дохода, который пробрался в то, как мы измеряем рост, потому что у нас есть такая проблематичная теория стоимости, которая заключается в том, чтобы взимать с кого-то за что-то, даже если вы ничего не сделали или слишком много взимаете за то, что на самом деле сделали вы.

Давайте поговорим о нашем времени, о неравенстве доходов.

Томас Пикетти писал об этом массовом росте неравенства с 1970-х годов и сказал, что мы должны облагать налогом богатство, чтобы уменьшить его. Конечно, нам нужна Прогрессивная система налогообложения, но перед этим мы должны убедиться, что люди в экономике понимают, откуда берется богатство. В современных теориях стоимости мы путаем ренту с прибылью, извлечение стоимости с созданием стоимости, и, следовательно, становится действительно трудно просто облагать налогом богатство, потому что непонятно – кто же в действительности создает богатство? Есть разглагольствования в духе: “я создатель стоимости, уменьши мой налог”. Но посмотрите на венчурную индустрию, которая всегда бороздила волну, созданную десятилетиями государственных инвестиций, не забывайте, что большинство крупных технологических изменений (интернет, Глобальная система позиционирования или GPS, все в iPhone) на самом деле были следствием полетов на Луну или сценариев военного времени. Я могу рассказать такие же истории о множестве различных секторов, включая фармацевтическую промышленность или цифровую экономику, которые получили такие преимущества, как дерегулирование, снижение налогов или полную свободу движения на фоне массивных государственных инвестиций. Все это стало возможным благодаря их монополии на дискурс и обсуждение того, откуда берется ценность.

Так кто же производит ценность?

Конечно, работники, но и любой вид производственной системы, назовите это фабрикой или как-то еще, также производят стоимость. Но когда понятие акционерной стоимости [имеет примат], становится очень трудно вознаградить все различные заинтересованные стороны. Такие люди, как Майкл Дженсен из Гарвардской школы бизнеса и другие, оправдывали модель корпоративного управления, основанную на максимизации акционерной стоимости, которая сама была основана на этом очень ограниченном понимании того, кто создает стоимость. У них была идея, что акционеры – это те, кто берет на себя самый большой риск. У всех остальных была доходность: у банков были свои проценты, работники получали зарплату, а акционеры заслуживали того, что осталось, потому что рисковали ничего не получить. И, конечно, это неправда. Всевозможные другие субъекты экономики рискуют огромными суммами, включая правительство, которое инвестирует в такие области как интернет, который, очевидно, мог потерпеть неудачу, как и многие другие инвестиции, которые оно сделало, потерпели неудачу, потому что с любая инвестиция в неопределенные инновации может потерпеть неудачу. Это притворство, что только акционеры берут на себя риск, оправдало модель максимизации акционерной стоимости, которая затем оправдывает определенные практики, такие как выкупы акций, которые, как утверждается, являются одним из ключевых источников неравенства.

Работники, сберегающие средства через фонды акций, получается вошли в класс людей с нетрудовым доходом.

Вы должны помнить, что реальная заработная плата не увеличилась с 1980-х годов. Люди берут на себя все большую задолженность не потому, что они безответственны, а просто для того, чтобы сохранить существующий уровень жизни. Как в США, так и в Соединенном Королевстве процентная доля частного долга в располагаемом доходе вернулась к тому же уровню, который был до финансового кризиса. Я поднимаю два аналогичных, но отдельных вопроса. Во-первых, реальная заработная плата не выросла: рост модели акционерной стоимости не только увеличивает неравенство, но и увеличивает объем долга, который люди должны взять на себя. Во-вторых, рост финансового посредничества и финансового сектора в США и Великобритании опережал рост производства и соответствовал росту отдельных видов продукции, которые маскируют рост риска и задолженности. Все это схожие симптомы мутных вод с точки зрения понимания того куда движется экономика? Так что, даже если, скажем, безработица падает, как это происходит в США и Великобритании, тип занятости становится все более нестабильным, учитывая то, как компании управляются, чтобы максимизировать акционерную стоимость. В прошлом они максимизировали стоимость всех заинтересованных сторон, когда они увеличивали прибыль, они отдавали ее работникам через повышение заработной платы, часто, но не только путем переговоров через профсоюзы, поэтому повышение производительности труда сопровождалось увеличением заработной платы. Все это прекратилось, чему способствовало то, как мы думаем о создании стоимости.

Как извлечение стоимости маскируется под создание стоимости в финансовой отрасли?

Ну, это было довольно поразительно как в 2009 году Ллойд Бланкфейн, генеральный директор Goldman Sachs, который должен был получить выплату в размере 85 миллионов долларов, когда он уходил в отставку, утверждал, что его сотрудники были самыми продуктивными в мире. Это был год после финансового кризиса, кризиса, который, как все понимали, был в значительной степени вызван тем, как функционировали инвестиционные банки. Это очень красивое изображение. Разница между тем, что продуктивно, а что нет, стала очень мутной. Финансовый сектор должен подпитывать рост реальной экономики, облегчая обмен, верно? Если вы хотите стол, а я перевожу людей на лодке, нам будет трудно просто поменяться, нам нужна общая единица анализа и в это порождает потребность в деньгах. Но когда финансы становятся самоцелью и начинают оцениваться как самоцель, тогда это и начало, и конец процесса.

Проблема финансиализации носит двоякий характер. С одной стороны, она вознаграждается за свою спекулятивную краткосрочную природу – три года считаются довольно долгосрочными, что не способствует инновациям в экономике. С другой, сами отрасли – крупные IT, компьютерные, фармацевтические, энергетические компании занимаются такими направлениями, как выкуп акций. Это значит, что сама реальная экономика становится также финансиализированной. Корпоративный подоходный налог, только что реализованный администрацией Трампа, увеличивает количество выкупов акций и в конечном итоге он не стимулирует продуктивные инвестиции. Политика процентных ставок за последние годы в основном стимулировала выкупы акций. Это способ повысить цены на акции, опционы на акции и …сюрприз, сюрприз… выплаты руководителям, возвращаясь к вашему вопросу о неравенстве. Мы поощряем краткосрочные, быстрые движения денежных средств, а не долгосрочные инвестиции в производственный потенциал компаний, технологические изменения, формирование человеческого капитала. По иронии судьбы, мы думаем, что роботы возьмутся за эту работу. Еще в 1821 году Дэвид Рикардо назвал это проблемой машин. Но до тех пор, пока прибыль реинвестируется в другую часть экономики, в этой другой части будут создаваться новые рабочие места, а также будут инвестиции в навыки и умения. Все это прекратилось в конце 1980-х. Не из-за роботов, а из-за этой проблемы финансиализации.

Процитирую Ленина, другого известного теоретика – что делать?

Во-первых, дефинансилизировать реальный сектор экономики. Это самый большой рак. Во-вторых, изменить характеристики финансового сектора. Нам нужны гораздо более терпеливые, долгосрочные, ориентированные на миссию финансы для решения грандиозных социальных проблем, включая две самые большие проблемы нашего времени: машинное обучение и большие данные, с одной стороны, и изменение климата, с другой. Они определят следующие 100 лет. В условиях “зеленой” экономики, когда все виды транспортных систем и люди поощряются к более здоровой жизни, будут созданы совершенно новые рабочие места.

В-третьих, позволить государственным служащим по всему миру, людям, которые действительно работают в правительстве, выйти из депрессии. Потому что все эти понятия, как создание стоимости в экономике Убер, в лучшем случае должны регулироваться чиновниками, снижая корпоративные риски. Нам нужно гораздо более широкое понимание стоимости, что она создается коллективно: бизнесом,  работниками, государственным сектором. Термин “создание богатства” должен использоваться очень осторожно, а не так, как мы используем его сейчас для описания людей в Силиконовой долине. Он должен описывать осторожные, систематические, кумулятивные способы, с помощью которых мы спрашиваем себя постоянно за что мы вознаграждаем прямо сейчас? Это извлечение или создание стоимости?

Большое спасибо.

Перевод материала The Downside of Shareholder Value