Почему Европа не может отказаться от российского газа?

Мы перевели интервью с Никосом Цафосом, заведующим кафедрой энергетики и геополитики Джеймса Р. Шлезингера в Центре стратегических и международных исследований в Вашингтоне, округ Колумбия. Он долгое время пишет о роли природного газа в глобальной энергетической безопасности. Журналиста зовут Робинсон Мейер.

Робинсон Мейер: Я думаю, многие люди слышали, что за последнее десятилетие природный газ стал более важным видом топлива. Изменилась ли роль природного газа в Европе?

Никос Цафос: Во-первых, для Европы природный газ всегда был тесно связан с геополитикой. Западная Европа начала импортировать газ из Советского Союза в конце 60-х годов. Эта торговля между Западной Германией и Советским Союзом была ключевым элементом ostpolitik, немецкого подхода к Советскому Союзу, опишем его так — мы сражались во Второй мировой войне, вы оккупируете половину нашей страны, давайте попробуем, типа, починить заборы и поладить. Таким образом, с самого начала у него есть невероятно четкая геополитическая увертюра. Мне как бы интересно, меняется ли это. Я не хочу преувеличивать, но [прекращение работ по “Северному потоку-2”] — это своего рода поворотный момент для немцев.

Но сейчас, на европейском газовом рынке, за последние 10–15 лет изменились еще две вещи.

Одна из них заключался в том, что Европа до недавнего времени была относительно крупным производителем газа из Нидерландов, Северного моря и Великобритании, поэтому, несмотря на то, что вы импортировали газ в целом, вы не были невероятно зависимы от импорта. Вернитесь в начало 90-х, где вы производите примерно 60-70 % потребляемого газа. Но за последние 15 лет, в основном из-за геологии, эта производственная база была уничтожена. Итак, прямо сейчас Европейский союз примерно на 95 % зависит от импорта, если вы уберете Великобританию, то у вас произойдет огромный сдвиг в зависимости: вы были крупным производителем, но теперь все импортируется.

Вторая история заключается в том, что спрос выровнялся и снизился. Пик был в 2010 году, но это был холодный, очень холодный год. Настоящий пик, вероятно, пришелся на начало 2000-х годов. Так что здесь другая история, чем в США, где мы говорим о переходе с угля на газ и потребление газа зашкаливает. В Европе, если посмотреть в целом, система использует столько же газа, сколько и 15–20 лет назад, в зависимости от того, как вы проводите расчеты. Таким образом, с точки зрения безопасности я не потребляю больше газа, но я импортирую больше, потому что мое производство сокращается.

И из-за снижения производства в Европе, а также из-за ряда потрясений, которые вы пережили в 2006 году, когда русские и украинцы впервые поссорились из-за условий контракта, вы также гораздо лучше осведомлены о безопасности поставок. Это становится частью общей стратегии — давайте перестроим внутренний рынок, предоставим выбор потребителям, отделим трубопроводы от производителей, создадим конкуренцию, построим инфраструктуру, убедимся, что инфраструктуру можно использовать. Но это происходит в то время, когда Европа становится гораздо, гораздо менее самодостаточной относительно природного газа.

Мейер: Было несколько апокалиптических сценариев, связанных с тем, как Россия может отреагировать на санкции. Что вас беспокоит и что, по вашему мнению, вероятно?

Цафос: Послушайте, я как бы выкристаллизовал свое мышление вокруг двух крайностей. Существует сценарий, при котором в Украине происходит дерьмо и перебои с газом.

Мейер: Вы имеете в виду, что есть проблема с трубопроводом, например, механический сбой, который не является ответом на санкции.

Цафос: Совершенно верно. Кто-то взрывает его случайно, или кто-то взрывает его и обвиняет другую сторону. Кто знает? Вам не нужно слишком много воображения, чтобы предположить, что, например, если в Украине и вокруг нее произойдет крупный конфликт, поток газа через Украину может быть прерван.

Но роль Украины сегодня меньше, чем была в конце 90-х годов. Было время, когда 90 % газа, поступающего из России в Европу, проходило через Украину. Сейчас это меньше четверти. Так что все, что люди говорят, вроде “Северный поток-2 убьет Украину и транзит [газа]”, типа да, “Северный поток-2” — это последний гвоздь в крышку гроба украинской транзитной истории, которая находится в упадке уже 25 лет. Итак, если вы говорите об этом сценарии, вы спрашиваете: “Хорошо, сейчас кто получает газ из Украины?” Это Украина, это Словакия. Это Австрия и Италия. Вы подсчитываете и понимаете, что с итальянцами, на самом деле, все в порядке, потому что у них есть стратегические запасы — они единственная страна в Европе, у которой есть серьезные стратегические запасы газа и другие страны, вероятно, смогут справиться.

Так что это одна из крайностей. Другая крайность заключается в том, что мы выходим на ноль в трубопроводах из России.

Мейер: Это ноль в газе, который Россия отправляет в Северную и Западную Европу?

Цафос: Да, ноль. Итак, вы спрашиваете себя, как вам достичь нуля? Есть, может быть, три способа добраться туда. Во-первых, это делают европейцы, во-вторых, это делают русские, и последнее – русские сделают это в отместку. Я не нахожу ни одного из них супер убедительным.

Так что, если европейцы это сделают… это как бы зачем вам это, верно? Это глупая вещь. Это причиняет вам боль гораздо больше, чем им, потому что они не зарабатывают столько денег, продавая газ. Они зарабатывают гораздо больше денег, продавая нефть. И у них есть резервы в размере 640 миллиардов долларов, так что они могут прожить без наличных в течение нескольких месяцев. Вот почему США так и не смогли привлечь европейцев к санкциям, которые влияют на существующие потоки из России.

Сделают ли русские это превентивно? Это тоже немного глупо, верно? Потому что это самый быстрый способ вывести из себя всю Европу. Я бы хотел сказать, что если русские отключили газ, то мы, вероятно, находимся в какой-то форме Третьей мировой войны, и тогда это наименьшая из ваших проблем. По сути, это акт войны по отношению к Германии, Италии, Турции и, похоже, ко всем в Европе.

В результате этого, даже если вы предполагаете действительно серьезные санкции — чего, я не думаю, Запад собирается делать, потому что европейцы не позволят американцам это сделать, — это такой масштабный ответ, что я думаю, что он невероятен. Он просто слишком большой.

Мейер: Вы описываете здесь интересный факт, который заключается в том, что природный газ очень важен стратегически, но относительно не важен с финансовой точки зрения. Отличается ли рынок нефти?

Цафос: Да, рынок нефти отличается, потому что рынок нефти глобальный, так что вы всегда можете изменить направление событий. Газ же является топливом, которое гораздо чаще используется для обогрева помещений, а обогрев помещений — это совершенно другое дело, чем вождение автомобиля. Если вы не водите машину, это раздражает, но вы, вероятно, можете совершить одну поездку вместо трех, совмещаете поездку в супермаркет с поездкой на работу и в целом можете обойтись без машины. И если ты не поведешь свою машину, никто не умрет, верно? Но если у вас нет тепла в середине зимы, люди умирают.

А газ отличается тем, что он не так взаимозаменяем, как нефть. Вы не можете так легко перемещать его по всему миру, поэтому гораздо сложнее заткнуть дыру. Все эти вещи делают [газ] совсем другим.

Мейер: Какую роль сыграла климатическая политика в изменении потребления газа в Европе?

Цафос: Не такую уж большую. Могу я провести некоторые математические расчеты, которые покажут вам, что было какое-то воздействие? Конечно. Но чтобы дать вам представление, если бы Германия, например, никогда не закрывала атомную электроэнергетика и использовала всю эту ядерную энергию для устранения газа из энергетического сектора, влияние на спрос на газ в Европе составило бы около 4 %. Вы можете углубиться в сорняки отдельных рынков, но в целом это не повлияло на траекторию спроса.

На что это повлияло, так это на то, что у Европы, как и у США, нет среднесрочной климатической стратегии. У европейцев есть такая штука – они всем говорят, что к 2050 году мы не хотим использовать газ. Ну, а что будет до тех пор?

Я помню, как спрашивал об этом европейских чиновников 10 лет назад. И они сказали: “О, мы хотим диверсифицировать наши источники энергии, и мы хотим обезуглероживать”. Но подождите минутку. Диверсификация достигается тем, что кто-то делает инвестиции, чтобы принести вам газ. Обезуглероживание достигается за счет того, что вы не потребляете этот газ. Разве вы не видите, как бы, напряжения в этих двух вещах? И они такие: “Да, но, типа, мы хотим их обоих”. Значит, где-то что-то должно сломаться.

Мейер: Ограничена ли Европа этими двумя целями? Мешает ли его желание как можно быстрее обезуглеродиться противостоять той большой роли, которую углеводороды из России играют в ее нынешней энергетической системе?

Цафос: Если я буду интеллектуально честен, я скажу, что Европа проделала невероятную работу по диверсификации своей системы. Их возможности по регазификации импорта СПГ [сжиженного природного газа] выросли втрое. Они построили кучу терминалов по импорту СПГ. Все это утверждение о том, что Европа должна была подписаться на американский СПГ — это как: как вы думаете, кто сделал возможным американский СПГ? Это были европейцы! Эта идея о том, что европейцы сидят и ничего не делают – своего рода чушь. Я не думаю, что вы можете сказать, что европейский климатический толчок произошел за счет газового рынка.

Что для них является сложной задачей, так это этот элемент времени. Долгосрочный контракт на газ должен в какой-то момент превратиться в краткосрочный, чтобы он работал с обезуглероживанием.

Мейер: Что движет рынком сегодня? Это что-то, что мы еще не обсуждали?

Цафос: Если я посмотрю на европейские рынки, то все, о чем мы говорим — Украина, климат, все это — происходит на фоне безумно высоких цен.